Дальше все происходило очень быстро.

10 ИЮЛЯ 2013 | 16:11
Алексей Козлачков

Следующим утром на зарядке, пробегая с солдатами невдалеке от ямы, я видел Муху, он был хоть и в слегка похудевшем и замызганном, но полностью здравом виде, неспешно помахивал лопатой. Это значит, у него все есть для сносного существования, — кто бы сомневался. После зарядки я принял душ, еще по холодку побрился и намазал щеки своей волшебной "Свежестью", — и мир снова ласково качнулся и поплыл передо мною, как всегда бывало от этого запаха, за ним стояли невиданные мной цветные страны с деревьями, водой и фонтанами, неизвестная манящая жизнь. Укоряющее лицо Мухи отступило от внутреннего взора, и на его место снова выплыло прекрасное лицо моей белокурой возлюбленной, ее легкие платья, стук ее каблучков по ленинградскому мокрому асфальту… Муки совести стали понемногу отступать. Все же понимают, что формальности соблюдены, все отлично сыграли свою роль, назначенную судьбой и Дисциплинарным уставом Вооруженных Сил СССР — и Мухин, и Карась, и мы с Денисовым, и обкурившиеся дембеля. Солдаты выразили свою молчаливую солидарность, а мы ее внимательно не заметили. Все будет отлично. На занятия в горы я пошел в улучшенном настроении. Уходя, увидел, как приземляются вертолеты, а это означало, что будут письма и, возможно, придет письмо и от моей невесты.

Вертолеты, как оказалось, привезли не только письма, но и какое-то начальство. Это мы поняли издалека, едва только стали спускаться обратно по склону Скакалки к нашим бивуакам. И без бинокля было видно, что там произошло сильное убыстрение движения всех сущих; а такое обычно бывает лишь в двух случаях — при команде "к бою!" или при появлении начальства.

Подойдя ближе, я с тревогою увидел, что караул у ямы сменили на солдат комендантского взвода, а Муха выглядит уж не так свежо, губы запеклись, лопатой машет через силу. Денисов хмуро, не глядя на меня, сказал, что "понаехало тут животов" из штаба дивизии — из оперативного и политотделов, а кто-то даже и из штаба ВДВ прикатил, что роют под комбата, реализовывая накопившееся раздражение его независимым поведением. В общем, с этим самовольством, с этим "удельным княжеством", как выражались в штабах, решено было покончить, поэтому и устроили проверку. По лагерю важно расхаживали офицеры в форме слишком густых для пустыни цветов, батальон на некоторое время приобрел вид белесого пространства с хаотично движущимися сочными коричневыми пятнами. Судьба нашего комбата, видимо, была заранее решена, и агентом политотдела, по словам Денисова, являлся наш новый замполит, который решил прогнуться, будучи твердо уверенным, что комбата снимут; а, может быть, он с этой целью и был к нам заслан. Сразу по прилету ревизоров всех командиров подразделений вызвали в палатку штаба батальона, и Денисов не мог оттуда выбраться в течение часа, пока им длинно читали нотации, а главный проверяющий — полковник штаба ВДВ — выслушивал их доклады. Мысль о том, чтоб хотя бы временно вытащить Муху из ямы, мелькнула у Денисова, когда он шел к палатке штаба, однако, было уже поздно, поскольку операция была четко спланирована. Пока ротные слушали наставления, команда прибывших штабных офицеров в сопровождении нашего замполита тут же пошла рыскать по батальону, искать нарушения. Конечно, их почти сразу привели к яме с нашим Мухой. И так все случилось неожиданно, что эта вереница проверяющих вынырнула с задней линии палаток (а они именно и пробирались по задам, чтоб внезапно входить в подразделения) как раз в тот момент, когда наш часовой поливал Мухе из котелка прямо в яму, пока тот умывался. Часового тут же сняли с наряда, караул сменили на комендантский, а замполит подробно рассказал о запущенной в батальоне партполитработе, которая и привела к повальной наркомани€и, вот один из примеров этого разложения и сидит перед вами — солдат минометной батареи. И теперь становится понятно, откуда в батальоне такой разврат, поскольку вот в подразделении капитана Денисова уже часовой с арестованным чуть ли ни водку вместе пьют, ну ясно же, что здесь будет уже хроническая наркомани€я. Известно также, что комбат особенно попустительствует именно Денисову (панибратство тут развели...), ведь они с Денисовым служили еще лейтенантами в одном полку. И все знали, что они дружны еще с тех времен.

Это все пересказал Денисову снятый штабистами часовой. С новым караулом, солдатами комендантского взвода, разговаривать было бесполезно, поэтому уже к обеду Муха заметно почернел и обессилел. "Бросьте страдать, Федор Николаевич, — резко выговаривал мне Денисов, — ступайте лучше к солдатам и проверьте боеукладки, комплектацию, ружкомнату, внешний вид — словом, все, что под руку попадется… Сейчас начнут рыть, и не исключено, что глубже всего у нас с вами. О своей дальнейшей службе лучше побеспокойтесь. А Мухин… он не молодой солдат, не пропадет, два дня ямы уж как-нибудь и без воды выдержит, иначе мы с вами ничему его не научили". И добавил: "Давай, Федя, давай... Ступай взбодри там всех, иначе нас с тобой так взбодрят кумулятивным в задницу, что никакое разнесенное бронирование не поможет…".

Я пошел всех взбадривать, но солдаты уже и сами понимали, что происходит, и предались усиленному копошению, то есть серии телодвижений, которые в воинском неписаном артикуле называются "устранением недостатков". Как и предполагал Денисов, навалились на нас со всей нерастраченной штабной энергией, и недостатков нашлось великое множество, несмотря на практически круглосуточное их устранение. Кроме трех гранат, оказавшихся не в тех кармашках ранцев, некомплекта ломов и нескольких порванных противогазов нашли, что у нас нет расписания политзанятий и почти у всей батареи конспекты по политзанятиям разорваны на письма девушкам и матерям, а также содержат неприличные изображения крылатого миномета, очень напоминающего известно что... А заряжающий второго взвода пятого орудия гвардии ефрейтор Затухаев на вопрос офицера политотдела о составе блока НАТО бодро доложил, что кроме прочего в него входят Грузия, Армения, Азербайджан… Пакистан с Китаем — это уж как пить дать… Япония, Коста-Рика, Новая Зеландия, Гвинея Бисау — повторял солдат названия стран, отчасти подсказанные ему наводящими вопросами хитрого проверяющего; впрочем, Минск, Витебск и Вышний Волочок ефрейтор с понимающей улыбкой отверг: "Надсмехаетесь, да, товарищ майор?". Но майор вовсе не шутил. И теперь уже становилось абсолютно ясно, откуда в этой батарее завелась наркомани€я, непонятно только, как они в цель попадают с такими конспектами...

Уставший Денисов даже посетовал мне раздраженно: "Чем вы только там на политзанятиях занимаетесь, Федор Николаевич!". Хоть и сам прекрасно знал: чем бы мы там ни занимались, дело было не в этом. И нам действительно вскоре стало совершенно ясно, что этот кумулятивный заряд нас с Денисовым не минует; но чуть позже и эти переживания показались нам пустыми.

Проверяющие рыскали повсюду; все солдаты и офицеры батальона были необыкновенно взвинчены и угрюмы. Батальон закружился в показухе, поскольку проверяющие, рассыпанные по ротам, присутствовали на всех мероприятиях, едва только не контролируя процессы опорожнения в батальонном сортире. Все ходили побритые и подшитые; офицеры перестали собираться и играть вечерами в карты, солдаты материться. Это был уж не боевой парашютно-десантный батальон, а пионерлагерь "Артек" перед всероссийским слетом пионерии.

Наутро следующего дня после зарядки, собравшись бриться, я не нашел своего заветного одеколона. Мысль о воровстве не пришла мне в голову, поскольку в батарее до сих пор не было замечено ничего подобного. Прежде бывало — батальонный доктор, горький пьяница, поскольку его бросила за время службы в Афганистане жена, выпивал офицерские одеколоны почти открыто, покуда все бывали в нарядах или в ученье, но поскольку доктор он был хороший и многих спас, ему все прощалось. Тому уж минуло больше полугода, новый доктор одеколона не пил, а от всех болезней лечил по армейскому обычаю матом и зеленкой. Тем более что пить "Свежесть", скорей всего, было не слишком приятно — и запах синтетический, да и пенные пузырьки, образуемые при малейшем взбалтывании, должны были мешать усвоению продукта, хотя спирт в нем все же был. Прежнего доктора пузырьки, правда, не останавливали, и тогда у меня пропала пара флаконов "Свежести", но, сдается, он знал какой-то способ дополнительной очистки этого шампуня, неведомый простым смертным; химию ведь в мединститутах изучают. Я пытался припомнить — не забыл ли я его вчерашним утром, когда брился перед нашей палаткой возле бочки с водой. Но вспомнить точно не мог — столько всего произошло за эти три дня! Просто полез под койку в снарядный ящик, где хранились мои скромные пожитки и книги, и взял себе новый флакон. Затем в борьбе с комиссией и жарой прошел еще один невыносимый афганский день, конец которого ознаменовался новым происшествием.

После ужина, когда уже смерклось, раздалась автоматная очередь где-то недалеко от нас, затем послышались крики. Мы с Денисовым выскочили из своей палатки — стрелял часовой комендантского взвода, тот, что охранял яму. Вскоре сбежалось и начальство вместе с проверяющими. Перед нами предстал размазывающий по лицу кровавые сопли Карась, он оглядывал собравшихся исподлобья. В яме стоял спокойный, едва заметно улыбающийся Мухин. Часовой рассказал, что Карась сначала попробовал его отвлечь, а потом что-то кинул арестованному в яму. "Что-то" — оказалось, конечно, флягой с водой. Что еще можно было дать сидельцу в яме? Якобы Карась еще и хватал часового за рукав, отворачивая от ямы, за что получил прикладом по физиономии, а затем часовой дал очередь для привлечения внимания. "Дааа, дисциплинка здесь. Хорошо еще ему бабу в яму не привели и кинули только воды, а не водки", — грозно сказал штабной подполковник из проверяющих, поднял злополучную флягу, подбросил ее в руке, как главную улику — и протянул Денисову. Капитан посмотрел на штабного, как на душмана, казалось, еще секунда — и он ударит снизу по фляге, и она полетит в лицо проверяющему. Я почувствовал, что и сам с удовольствием ударил бы не только по руке, но и по злобно-насмешливому лицу подполковника; однако я поспешил принять флягу вместо Денисова, чтоб не случилось худшего. Как все же стереотипно билась военная мысль, — даже в фантазиях начальства: бабу, водку, покурить… "Разберитесь здесь, товарищ капитан, — сказал командир батальона хмуро, но спокойно. — Выйдет Мухин — посадите этого, — кивнул он на Карася, — будет знать, как часовых за рукава хватать".

Все разошлись. Остались только мы с Денисовым, Карась и несколько солдат из нашей батареи. Я построил всех, кто был не на службе. Денисов вывел Карася перед строем и постучал костяшкой согнутого указательного пальца по голове солдата в такт говорению:

— Ну и что ты, саалдат, сделал? Куууусок му-до-зво-на! — последнее слово Денисов особенно четко по слогам отстучал по лбу Карася. — Ему же утром уже выходить, твою мать! Хочешь, чтоб ему еще трое суток добавили от проверяльщиков? Ты уже свои схлопотал.

И, обращаясь уже ко всему строю, сказал:

— Вы что, не понимаете, что сейчас происходит? Они же сейчас ищут, к чему прицепиться. Чтобы все, что мы с вами сделали, вся кровь, пошло псу под хвост... вы этого хотите, да? И наградные, и отпуска… Муха завтра уже будет в строю, так какого же…

Тут он захлебнулся от возмущения на полуслове, махнул рукой и пошел в палатку, не оставив никаких распоряжений. Потом от палатки уже он позвал меня и велел объявить Карасю трое суток от своего имени. Я вернулся к строю, выполнил его указание и распустил всех готовиться к отбою.

Мы с Денисовым долго не могли уснуть в ту ночь. Неприглядная картина нашего ближайшего будущего рисовалась перед обоими. По весне я ждал замены в хорошее место, а Денисов повышения и направления в академию, теперь же будущее наше заклубилось взрывоопасным туманом, как то ущелье накануне штурма. "И какого хрена ему надо было этих "животов" тащить в бой, да еще с пулеметами! Ну, дали бы им и так ордена без подвигов, не они первые, не они последние, — рассуждал Денисов, имея в виду действия Никольского, из-за которых мы теперь страдали. — В штабах ведь служит особая разновидность человекообразных, их воспитывать бесполезно, здесь только Дуров бы справился. Орденов ему, что ли, было жалко, как будто они были его собственные... Расхлебывай теперь из-за его фанаберии…"

Все смешалось — и Муха, и проверка, и наши карьеры, и моя возлюбленная, которая ждала меня где-то там, в Ленинграде, а ее ожидание и любовь никак не зависели от моих здешних приключений и неприятностей, — мысль, которая меня особенно поражала. Трудно соединялись в голове столь разные миры, связанные между собой просто любовью. Мы выпили с Денисовым от огорчения по паре кружек самодельной бражки, что стояла у нас на всякий случай под денисовской койкой и пилась только по его благоволению. Ближе к полуночи он снова перешел со мной на доверительное "ты", и мы наконец заснули.

Утром меня, как обычно, разбудили за десять минут до общего подъема, чтобы участвовать в солдатской зарядке. Я плеснул в лицо воды и вышел к солдатам. По звуку зари из палатки стали быстро выскакивать стриженные наголо бойцы в трусах и ботинках. Спросонья ежились и кривили лица. Была недолгая утренняя прохладца. "Равняйсь, смирно! — командует старшина. — Здравствуйте, товарищи солдаты! — кричу я". Они ритмично протявкивают мне в пять тактов: "Здравия желаем, товарищ старший лейтенант". Повторяем пару раз, пока не зазвучало вполне стройно, и бежим по направлению к Скакалке: туда и обратно — чуть больше шести километров. Когда возвращались, на бегу, я увидел, что у ямы снова собралось несколько солдат из наряда во главе с Денисовым. Я подошел: в яме скрючившись в неестественной позе, держась за живот, лежал Муха. Глаза его закатились, рот в оскале, на щеке запеклась струйка крови от прикушенного языка.

— Он мертв, — сказал мне Денисов, — часовой утром стал будить, он не отвечал. Это ваше? — Денисов указал на синий пластмассовый флакон "Свежести", который лежал рядом с Мухиным. Флакон был пуст, а от ямы шел густой запах синтетической свежести, столь нелепо сочетавшийся со смертельным оскалом рядового Мухина.

— Это мое, — сказал я, — вчера у меня пропал.

* * *

Дальше я все припоминаю весьма смутно, как будто бы я напился "Свежести" в количестве десяти флаконов. Помню, что первые полдня я только сидел у себя в палатке и недвижно смотрел на керосиновую лампу на столе, а потом вообще все затянулось единой непроглядной пеленой. Ни одна из потерь на этой войне не оказала на меня такого действия, как смерть Мухи, даже гибель друга Кузьмина. На занятия в горы в этот день мы не пошли, да я бы и не смог.

Назначили расследование, за него ретиво взялись приезжие офицеры из комиссии. Отравление одеколоном, по их логике, прекрасно вписывалось в общую картину наркотического разложения. Искали, кто передал эту "Свежесть" арестованному. Ни для кого в батарее это не было секретом, но все молчали. Молчание еще больше озлобляло проверяющих. Часовой видел, как Карась хотел передать Мухину флягу с водой, но больше, кажется, ничего не заметил. Да и какое это уже имело значение? Но дознаватели так не считали и выламывали Карасю руки до обеда.

К обеду я не вышел, было не до того; часу в шестом мне пришлось вылезти из палатки, чтобы присутствовать на чистке оружия. С удивлением, как будто издали, я наблюдал, как руки мои сами очень медленно перебирают детали автомата. Мир вдруг стал растекаться вязкой жижей, а я в нем тонул, как муха в меду, не в силах высвободить ни крыльев, ни лап; наверное, поэтому я совсем не услышал выстрелов, а только уже с удивлением увидел, как брызги гвардии рядового Половинкина — Карася, стекают по лицам и оружию моих солдат, — он пустил себе очередь в подбородок. Я взял чистый лоскут материи и вытер кровь со своего автомата; солдаты в ужасе замерли.

На следующее утро под предлогом какой-то болезни Денисов отправил меня на перевалочную базу батальона в Кандагар. Примерно за неделю я там пропил все деньги, накопленные за два года службы и приготовленные к свадьбе. Водка в Афганистане была очень дорога. Больше, чем на неделю, Денисов отпустить меня не мог, некому было вместе с ним стрелять из минометов во врагов апрельской революции. Война снова призывала меня к себе, и я внимал призыванью без радости, но и без сожаления. Через неделю я вернулся в батальон уже вполне трезвым, но другим человеком.

Никольский тем временем сдавал дела новому комбату, Денисов получил предупреждение о неполном служебном соответствии, из-за которого ему еще очень долго пришлось ждать повышения, а в академию он так и не поступил, время было упущено. Я же, по-видимости, отделался легче всех, мне вообще не объявили никакого взыскания. Хотя все прояснилось немного позже. Через три месяца истекал срок моей службы в Афганистане, и меня направили вместо вожделенного и предполагаемого Пскова в полк, который стоял в городе Шамхор, в Азербайджане. Моя белокурая невеста, прекрасные глаза которой два года заменяли для меня и рассвет и закат, узнав про это, ехать со мной отказалась, так что пропитые свадебные деньги все равно не пригодились. Мухе и Карасю послали домой похоронки, согласно которым они оба геройски погибли в бою, исполняя священный интернациональный долг. У нас никто "не геройски" не погибал, в этом было известное великодушие войны.

Пия на базе водку в течение той недели, я припомнил, что в одной из переделок, в которую мы попали с Мухой и батальоном, он обратился ко мне с просьбой — "если что" отвезти его к матери лично, что было и возможно, и принято. Он доверял мне сказать его матушке какие надо слова и передать заготовленные подарки, а главное — передать его легкомысленной Тамаре мухинское фото с надписью, а в подарок — капроновые чулки и косметику. Я отшучивался, но обещал все выполнить — "если что". Просьбы Мухи я, конечно, не выполнил, его повез кто-то другой.

А через два дня после моего возвращения в батальон мы снова выступили на боевую операцию уже с новым комбатом вместо Никольского, а я пошел в бой с другим солдатом вместо Мухи. И мне постоянно казалось, что он делает все не так: не так бежит, не так падает, и совсем меня не понимает, не то что прежде Муха — с полувздоха.

СОДЕРЖАНИЕ:

Запах искусственной свежести. Повесть. часть 11

Дальше все происходило очень быстро.

Рубрики

CЕТЬ

Контакты