 |
|
Кто-то звонит неуверенно и как бы невзначай. Это такой проверочный звонок. Тут можно просто заорать с дивана: "Свидетелей Иеговы жарим в ванной, вах!"
А Софья Сергеевна всегда звонит извиняющимся тоном. Сначала "дзынь" длинный, потом "дзынь" короткий – и все. Более тревожить соседей ей не позволяет воспитание.
Открываю на один "дзынь" длинный и один короткий.
- Мой юный друг, - начинает Софья Сергеевна издалека, - видите ли, со мной случился неожиданный конфуз…
Рефлекторно я к этой маленькой сгорбленной старушке, одетой во все старое, но чистое, испытывал уважение. Мне нравилась ее дореволюционная речь и ее безупречная бедная чистоплотность.
Она смотрит своими невидящими глазами на пятно моего лица, кашляет, прикрывает ладошкой, похожей на осенний кленовый лист с красными прожилками, маленький рот (бог мой, губы накрашены!), продолжает:
- У меня есть сестра, младшенькая. Но совсем старенькая, понимаете? В ситуации крайней нужды она… Она у меня попросила немного денег…
- Софсергевна, сколько надо?
- Поймите меня правильно… только до понедельника… моя сестра… Такая неловкая вышла коллизия…
- Сколько?
- Вот если бы сто рублей… Это только на картошку и хлеб, мы могли бы и чеки…
Получив несколько купюр, Софья Сергеевна зажимает их в кулачок, забывая, в каком кулачке должна быть клюшка. Клюшка падает. Тараканы замирают на диванах, пережидающих свою старость в общественном коридоре.
- Премного вам благодарна, мой юный друг… извините… только хлеб… чеки…
Софья Сергеевна была подругой покойной хозяйки квартиры, в которой я живу, Александры Ефимовны, жены некогда всемогущего директора АЗЛК. Их двухкомнатные квартиры неспроста оказались в одном коридоре живописного сталинского дома, дома так называемого коммунистического быта, где по задумке строителей коммунизма, были две душевых на батальон жильцов.
- Софьсергевна, а вы ведь из непростой семьи?
- Видите ли, давно это было… сложно все…
Не одно поколение тараканов протоптали миграционные пути между нашими квартирами. Рыжие усачи доживали до преклонных тараканьих лет и выползали к своим, как им, наверное, казалось, ровесникам – диванам. Я пыхтел трубкой. С высоких потолков сползали молодые борзые паучата. Серебряные нити расчерчивали гигантский параллелепипед коридора на треугольники. Русаки заваливались на свои хитиновые крылышки и тихо подыхали.
Но все преобразилось в один день. Из софсергевневой квартиры повалили клубы пыли. Жужжали дрели и по коридору сновали вежливые таджики.
Софья Сергеевна согласилась на договор пожизненной ренты. Это когда старик впускает к себе в дом чужих, а чужие его кормят до смерти за квартиру. Очень разумно.
В моей пепельнице начали появляться чужие окурки.
Я начал слышать непривычную речь.
Я перестал запирать оружейный сейф.
Мне стало тревожно.
И не мне одному. Тараканы ныкались под диваном, паучки были сметены чьей-то безжалостной рукой, а коридор наполнился запахом ацетилена.
Несколько дней я боролся со своей ксенофобией и по-тихому завидовал новеньким железным дверям в соседкиной квартире, за которыми вдруг стало непривычно шумно.
И я смирился. Жизнь продолжается, и не нам судить, как именно ей продолжаться. Пыхтел трубкой, костылем задвигал под диван последних из тараканов. Казалось, все было предрешено.
Но случилось непредвиденное. Я услышал непривычно твердый и неестественно зычный голос моей "подружки" Софьи:
- Как я с вами буду жить? Извольте выбирать выражения! Я имею право расторгнуть контракт! В моем доме так не разговаривают, хам!
…Я злорадно улыбнулся, подмигнул вдруг ожившему таракану и, забыв о костыле, пошамкал на своих двоих за дедовой шашкой. Ужо мы им, а потому что гладиолус!
