 |
|
Дед заряжал трофейный "Вальтер", клал его под подушку и распластывал занавески – так можно увидеть идущих к дому людей в штатском или, не дай бог, фашистов.
А я убегал на улицу.
- Длинный, зеленый и колбасой пахнет. Чо это?
- Чо?
- Да поезд из Москвы! - Юркины отвисшие в коленях "треники" заколыхались на ветру, как Знамя Победы. Опять он меня уделал.
Мы часами пропадали на железнодорожной станции. С востока, торжественно притормозив перед конечной остановкой, подползали зеленые электрички из столицы. Перед этим мы с Юркой клали на рельсы пивные крышки и мелкую монету. Расплющенные составом, они представляли собой большую ценность для игры, смысл которой сейчас уже никому не понять.
Из пыльных вагонов, смешно разминая затекшие ноги, выковыливали старушки с сумками в обеих руках. Несомненно, они везли из Москвы колбасу.
И ведь не сказать, что в нашем городе совсем не было колбасы. Но московская – и дураку ясно! – совсем другая. Помню, как-то отец мне оттуда привез даже кофейную жвачку. Вот. А вы говорите – колбаса. В Москве все было самое-самое!
На железнодорожном пути мы иногда находили загадочные стеклянные шарики разных цветов. Мы не знали, куда их употребить. Стрелять ими из рогатки – кощунство, ибо рождения они необъяснимого, сиречь божественного. Играть в них мы тоже не придумали как. Поэтому просто прятали в мешочки и складывали в свои "схроны", дабы, когда поумнеем, распорядиться этим богатством по-еврейски.
Про божественное. Мы, конечно, были пионерами. "Ты за какой Интернационал?" - Подкалывал меня Юрка, когда я в его представлении удалялся от "линии партии". И я всегда знал, что за мной неусыпно наблюдают сто сорок миллионов сознательных граждан Союза. Я хотел быть сто сорок мильонов первым. "Я – за Ленинский", - отвечал.
- Баб, нарисуй Ленина.
- Ты что! – Отшатнулась от меня бабушка, потом увидела набросок начинающего фальшивомонетчика, секунду подумала, собралась с мыслями и очень медленно, авторитетно произнесла. – Ты разве не знаешь, что товарища Ленина рисуют только СПЕЦИАЛЬНЫЕ художники?!
Как ни странно, но меня этот ответ полностью удовлетворил.
И я перестал подделывать денежные знаки. Ибо Ленина рисовать мне – не дано.
Немножко диссидентским кажется сейчас наше с Юркой увлечение Фенимором Купером. На Речке-говноплюйке, как мы ее называли, мы построили самый настоящий вигвам. Рядом – так полагается! – вырезали из пня идол Огня. Утром вскидывали руки в пионерском приветствии, а вечером приносили жертвенные недоеденные бутерброды к идолу. Связь времен, ну а чо…
…Ой, я же про железную дорогу рассказывал! Так вот, мы с Юркой мечтали стать не космонавтами, как в то время полагалось пионерам, а водителями поездов. Кроме банальных электричек, на нашей станции останавливались дальние поезда на Ригу. Вечером тяжелая гирлянда вагонов скрежетала металлом об металл и нехотя замирала на нашей заштатной станции.
- Мощно! – Восхищался Юрка.
- Бронепоезд! – Соглашался я.
Сдвоенные электровозы сначала по привычке натружено гудели, потом протяжно выдували из себя воздух и замирали. Из окон поезда заспанные лица щурились на наш невзрачный вокзал и на наши фигуры – долговязого Юрку в расхристанных рейтузах и на меня, в клетчатых шортах и такого же орнамента рубашке, да еще в немыслимой в нашем тогдашнем понятии берете ("Вшивый интеллигент" - вполне по-ленински называл меня Юрка).
По ночам мы с Юркой играли в поезда. Из бумаги склеивали вагоны, на них загружали солдатиков и везли их на фронт – от крыльца моего дома до сада.
Бумажные эшелоны уходили один за другим. Первыми отправлялись "наши" богатыри с лепестковыми щитами, мечами и копьями. Потом из красной пластмассы шли "наши" - с флагами, винтовками, в касках. И, наконец, поле боя засевалось современными "нашими" войсками – серебряными фигурками моряков с характерными профилями автоматов, придуманными Михаилом Калашниковым.
Мы расстреливали "наших" солдат из рогаток. То есть, как бы всей своей человеческой силой перед неодушевленными солдатиками олицетворяли могущество Абсолютного Зла. Мы видели, как "снаряды" хоронят в песочных блиндажах командиров, рушат траншеи и отрывают пластмассовые головы.
Однако "наши" всегда побеждали. Это было гносеологическим условием игры.
А потом везли длинные бумажные составы с героически погибшими и героически победившими солдатиками домой. Что делать с солдатиками потом, мы не знали. Потому что кроме войны в игру ничего не помещалось. Солдатиков невозможно было переодеть в пиджаки и галстуки и отправить, например, в школу. Нет, это немыслимо. Конец войны – конец истории. Пора по домам.
А с утра загрузятся новые эшелоны.
Поезда были началом и концов всех известных нам с Юркой войн и их кровеносными сосудами. Все войны происходят вдоль железных дорог. Хочешь накопать побольше гильз – иди к "железке", надо раздобыть красивый осколок от фугаса – туда же. А то и целый, неразорвавшийся снаряд найдешь.
Войну наших дедов мы не знали по учебникам. Мы в ней еще жили. "Ты за немцев или за наших?" - "За наших!" - "А кто тогда за немцев будет?" - "Вон, Колька-ссыкун пусть будет, а я не буду!"
Когда война еще не стала для нас историей, мы к ней относились с пионерским энтузиазмом, но без особого пиетета. Медали и ордена проигрывали в сику, а когда у меня украли "командирские" дедовы часы со светящимся в темноте циферблатом – я не сильно расстроился. Несмотря на грандиозность потери, у деда можно было еще раздобыть много чего. Да вот хотя бы немецкий штык-нож. На соседней улице мне за него обещали джинсовую куртку. Немножко ношеную, но – совсем немножко. А часы… часы уже у некоторых были и наши, советские, электронные, с красными цифрами, которые отлично видно и днем, и ночью. Это круче трофейных.
Однажды на нашей станции целые сутки стоял секретный эшелон. То, что он секретный, было известно всем пацанам – вместо обычных вагонов он состоял из открытых платформ, на которых стояли зачехленные в секретные военные балахоны танки.
- Да не танки это!
- А чо тогда-то?
- Дурак, и не лечишься! Это ракеты!
- Ну, и ракеты там тоже, ясен пень, есть! Но танков больше, я видел!
У "железки", недалеко от станции, собирались старшие пацаны. Я менял свою "вшивую интеллигентскую" клетчатую одежку на рейтузы, как у Юрки, и тельняшку. Бегал к ним. В свою компанию меня не принимали, но позволяли сидеть рядом. Все, как один, авторитетные парни были младшими братьями "афганцев". И собирались если не прямо сегодня, то уж точно завтра ехать помогать "братушкам". Солидно прикладывались через марлю к трехлитровым банкам браги, долго мяли "Беломор" и, так и не прикуривая, клеили папиросу на губу. А в руках гитары с картинками из запрещенных журналов.
Снится часто мне мой дом родной.
Лес о чем-то о своем мечтает.
Серая кукушка за рекой
Сколько жить осталось мне считает…
Что бы ни говорили на уроках, я чувствовал, что мой дед немножко недовоевал. И вот теперь в полном секрете "наши" пытаются добить врага на далеких рубежах. Что в секрете – это понятно, я ж не маленький! Штык-нож на куртку я так и не променял. Еще у меня было несколько рогаток и солидный запас карбида, из которого в бутылках с водой можно делать бомбы. В принципе, я был готов к войне.
Незаметно для глаза и слуха, секретный эшелон поплыл перед моими глазами. Аж голова закружилась. "Наши военные поезда хоть двести килОметров в час дадут, - объяснял мне потом Юрка. – И никто не увидит, никто не услышит. Чуешь?"
Серая кукушка за рекой
Сколько жить осталось мне считает!
Парней возбуждала эта убыстряющаяся синкопа колес, и они горланили все громче и громче. Я вскочил на насыпь и тоже заорал: "Бе-е-ей га-а-дов!"
Это хорошо, подумал я, что не пятачки. Чай, командиром был.
Потом я прошел в дедов кабинет, куда при иных обстоятельствах меня бы просто так не пустили. Перво-наперво проверил все ящики письменного стола: правда, ни одной лягушки. Осторожно прощупал кровать, которую недолюбливал из-за едва уловимого, но легко различимого кисловатого запаха старости и немощи. "Вальтера" не было.
Что ж ты, деда… Обидевшись, но совсем немножко, я открыл окно и распластал занавески – должен же кто-то следить за врагом!
