 Ничего личного, просто я "должна" тебя воспитывать. |
|
Такими провалами, в частности, были, во-первых, представления советской власти о семье (не декларируемые, а реализуемые) и воспитание детей вообще и девочек в частности.
Женщина, как бы ни бесновались феминистки, по самой своей природе куда более зависима от социума, ориентирована на внешнее одобрение. Посему идеократический режим почти автоматически пытается превратить женщину в семейного надзирателя. Исключения возможны только в случае, когда режим, на манер нацистского, изначально провозглашает традиционную семью одной из своих базовых ценностей. СССР же, со всем своим пафосом "раскрепощения женщин" никак не мог избежать этого печального перекоса.
Понятно, что изначально все эти "комсомолки – на трактор (на самолет, к станку, на погрузочно-разгрузочные работы – нужное подчеркнуть)" были вызваны исключительно стремлением увеличить число рабочих рук именно в технологически прорывных областях – в деревне женщины и так не бездельничали. Но, достаточно быстро разрушив традиционную семью, власть не удержалась от искушения получить семейного надзирателя. Конечно, несмотря на все старания ранних большевиков, в чистом виде надзирателя-идеолога не получилось – даже плакатного образца женщины-предательницы семьи, вроде Павлика Морозова, создать не удалось. Для женского сознания такой перелом оказался чересчур, непосильно революционным.
Но стереотип женщины, как старшей в семье, был создан. Не "главы семьи" – эта функция было просто упразднена – а именно "старшей". Присматривающей. Не имеющей власти карать и миловать – но наделенной полномочиями призывать внешнюю власть к вмешательству в семейные проблемы – т.е. опосредованное право судить мужские поступки. Никакому, самому плюгавому и затурканному мужичонке никогда не пришло бы в голову обращаться в какой-нибудь "партком" с жалобой, допустим, на то, что "жена гуляет". Женщины же – насколько можно судить по кино, литературе и прессе соответствующих времен – то и дело бегали в "парткомы", "месткомы" или совершенно макабрические "товарищеские суды". А то, что таким противоестественным образом женщины, как им казалось, "спасали семью", превращало все происходящее уже в несомненную пляску смерти.
Кстати: "по кино, литературе и прессе" – исключительно потому, что в реальной жизни мне, росшему в Армении, ничего подобного наблюдать не приходилось. Национальным окраинам в этом отношении повезло – большевики, опасаясь получить национальные выступления по второстепенному поводу, политику разрушения семьи там почти не практиковали. Да и, в большинстве случаев, представители этнических меньшинств были менее готовы переквалифицироваться в промышленные рабочие, чем самые малограмотные русские крестьяне – так что об их женщинах речь вообще не заходила.
Исключением была только борьба с ношением паранджи в Туркестане – но это тоже более-менее понятно. Явного, наглядного свидетельства, что человек отдает предпочтение иной – да еще и религиозной, т.е. откровенно враждебной – идеологии, большевистская идеократия потерпеть не могла. Паранджу, в отличие от крестика, под рубаху не спрячешь. Но за исключением непримиримости к этому единственному внешнему атрибуту, больше никаких особых вмешательств в традиционный быт туркестанской семьи не наблюдалось.
Лютовала семейная инквизиция исключительно на славянских территориях – и только на Украине новая семейная модель более или менее соответствовала традиционной. В России же произошла катастрофа. Белоруссия, кстати, и здесь проявила удивительную стойкость – первые признаки, что и там новая семейная модель стала приживаться, наблюдаются не раньше конца 60-х – но до самого конца советской эпохи проявлений было заметно меньше и были они менее болезненны. Белорусские женщины упорно сохраняли здравый смысл вопреки внешнему давлению. Партизанская порода, чего уж.
В сталинскую эпоху была предпринята довольно вялая попытка исправить "перегибы" и в семейной политике. В частности, каноническое "сын за отца не ответчик" – достаточно очевидный ответ тем, кто насаждал культ Павлика Морозова. Но деформация мужских и женских ролей не так бросалась в глаза, да и проблема с рабочими руками не просто сохранялась, но и делалась все острее. Руки так и не дошли.
К этому надо прибавить катастрофу с воспитанием детей. Много сказано о нехватке внимания со стороны работающих матерей. Очень много – о практической невозможности воспитания мужчины одинокой матерью. Не так и мало – о пагубном влиянии на мужское воспитание сильного женского перекоса среди школьных учителей. Мелькало несколько высказываний о том, что идеологизированное воспитание сильно недорабатывало в воспитании именно мужчин и женщин – а не бесполых "борцов за дело рабочего класса".
Но практически ничего не сказано о том, что модель "женщина-ефрейтор" старательно воспроизводилась советской школой. Девочки, опять же в полном согласии с женской природой, более послушны и старательны. Среднему учителю (а уж учительнице – особенно), не слишком задумывающемуся о далеких перспективах, проще переложить часть функций по дрессировке мальчиков на девочек-одноклассниц. И низовые пионерские и комсомольские должности занимали почти исключительно девочки. Именно они, науськанные учителями, и "прорабатывали" провинившихся одноклассников.
Отсюда, кстати, растут ноги "трагедии отличницы". Старательная учительская помощница с огромным удивлением обнаруживает, что для взрослой карьеры старательности и послушания совершенно недостаточно. Да и в мужском мире карьерный эскалатор работает по совершенно другим принципам. Комсомол, кстати, в этом отношении был особенно нагляден и жесток. Девушка-комсорг, микроскопический начальник, приглашенная на мероприятие уровня райкома-обкома, внезапно обнаруживала, что здесь она не то, что не "начальник" – вообще не человек, ее здешняя роль – проститутка за еду и выпивку.
Но и нормальные девушки, непричастные к комсомольской карьере, вступали во взрослую жизнь с абсолютно деформированной психикой, неспособными стать вдохновительницами и надежным тылом для мужчин, напрочь забывшими (вернее, так никогда и не узнавшими) собственно женские механизмы власти над мужчинами – существами, в сущности, достаточно примитивными и управляемыми – и пытающиеся заменить их криками партийного функционера. Как говорил один очень мудрый человек: "У каждой женщины есть крылья. Господь дал их ей на хранение, чтобы она вручила их своему мужчине. Беда, когда она так и сидит на них жопой. Ей же самой с ними абсолютно нечего делать – а мужчине больше негде их взять…".
К концу советской эпохи эта деформация длилась уже несколько поколений, в каждом следующем проявляясь все более остро. Детство женщины не готовило ее к взрослой жизни, а прямо ей противоречило. И несчастное существо, уже озлобленное тем, что ей сильно недодали обещанного, пыталась руководить хотя бы семьей по рецептам председателя совета пионерского отряда, с растущим отчаянием понимала, что и здесь у нее ничего не получается, все рушится – но все равно ничего, кроме жалобы в партком, ей в голову прийти не могло.
Ну, а после падения советской власти, после наступления потребительской эпохи, под влиянием бесконечного "ведь вы этого достойны…" – остервенение достигло предела. Собственно, сегодняшний мир промышленно производит только два типа женщин. Самый массовый – это тип дешевой проститутки. Потому что абсолютная продажность, без каких-либо исключений – признак именно дешевой проститутки, сколько бы ей не платили. У дорогой всегда есть вещи, которых она не будет делать "ни за какие деньги". Есть уголок души, который не продается. И даже если ей удается воплотить одну из двух разновидностей райских грез представительниц этого типа – "супермодель" или "жена олигарха" – она так и остается дешевой проституткой.
И чуть более редкий – злобная стерва, ненавидящая обманувший ее мир. Проявления могут быть самыми разными – она может выглядеть остервенелой карьеристкой, оголтелой феминисткой, полусумасшедшей деятельницей "современного искусства" – но это всегда одно и то же искалеченное существо, жертва, возненавидевшая весь мир, хоть не всегда это и осознающая, и превратившаяся, в итоге, в одно из самых мерзких и довольно опасных проявлений этого самого мира.
Мы – люди достаточно неординарные, привыкшие получать лучшее – всю жизнь живем среди исключений. Но их очень мало, их даже нам едва хватает. И с каждым поколением все меньше, и уровень исключительности тоже с каждым поколением все ниже. А обычному человеку, независимо от толщины кошелька, как правило, за всю жизнь хорошо, если единожды удастся с такой столкнуться - и потом тоскливо ее вспоминать до самой смерти.
Взгляду армянскому, татарскому или бурятскому все это видится яснее – из-за того, что большевистский пресс недодавил, и процесс начался позже и мягче. Хоть сегодня он идет и там. Русскому взгляду труднее именно из-за привычности картины. Но вместо того, чтобы удивится и восхититься зоркости человека, его стараются заткнуть – причем, именно мужики.
