 |
|
Грозный принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой в хорошем смысле.
Грозный - отец-основатель России как ведущей мировой державы в действующем до настоящего времени формате.
"Отрицающие " Грозного - отрицают Россию как таковую.
Следует отметить, что в эпоху Грозного, строго говоря, существовали два полноценных цивилизованных государства. Это, естественно, Россия Грозного и Турция.
Остальная Европа - первозданный хаос и дикость, сплошной театр военных действий. Перманентная бойня с участием различных ЧВК и ОПГ разной степени отмороженности.
Грозный, конечно, тоже повоевывал, но по сравнению с Европой в России была тишь, гладь и божья благодать...
Что касается внутренней политики репрессий и террора против собственного народа, то здесь Россия действительно являлась безнадежно отсталой от Европы. Террор по евростандартам являлся сутью власти.
Чудовищного отставания России по части применения пыток и казней мирного населения (как по количеству, так и по качеству) не мог преодолеть даже Петр. Для советского читателя, знакомого если не с "Капиталом" Маркса, то с "Принцем и нищим" Твена, это не открытие Америки. Только по колдовству и смежным составам счет приговоренных в Европе к высшей мере шел на миллионы. Россия и Турция были государствами исключительной веротерпимости. "Жидовствующих", правда, пожгли, но это было до Грозного, и счет шел на единицы.
"За Родину! За Грозного!"
Ничего прекрасней и величавее (сверхэстетика, это нельзя сыграть!) я не видел в кино, чем лица "москалей", всматривающихся в колонны пленных немцев, конвоируемых советскими солдатами летом 44.
В голове этой растянутой на века колонны - ливонские немцы, захваченные доблестными русскими воинами, освобождавшими Прибалтику под верховным командованием Грозного Царя.
Только вероломство и беспринципность Турции позволили "фашистам" уцелеть и предопределили эпидемию "коричневой чумы". Ставленник Турции "румын" Степан "Бендера" Баторий сделался королем на Польше-Литве, что предрешило создание антирусской общеевропейской коалиции. Вновь испеченный "королек" двинул на Русь объединенные силы "НАТО" - куда, помимо не помнящей родства Литвы, входили немцы, венгры, итальянцы, французы, бельгийцы, шотландцы, отборные дивизии "Галичина" и даже "гиены войны" - беспробудно пьяная польская шляхта.
Вечная слава героям России, павшим за Отечество в битве с врагом, имевшим многократное превосходство в живой силе и технике.
Временные тактические успехи захватчиков лишь отсрочили их стратегическое поражение.
Грозный до победы не дожил, и просить мира польско-литовские паны вынуждены были уже у Федора Ивановича. Москва была согласна на мировую, но требовала в придачу Киев. Закончилось в итоге предложением панов "назначить" Федора королем Польши-Литвы. Коронация сорвалась из-за того, что московские послы "бесчинно попрали" святые традиции шляхты - не дали взятки партийным лидерам сейма.
Для дополнительной характеристики Грозного и России того периода для тех, кто разучился воспринимать очевидное без ссылок на авторитеты, предлагаю краткий конспект с цитатами работы российского историка Р.Ю. Виппера (его брат прокурорствовал в процессе по делу Бейлиса).
"При Иване IV, покорителе Поволжья и первом строителе русского флота, великорусские промышленники, колонизаторы и воители переходят за Камень (Уральский хребет) основывают русскую Сибирь".
"Ивану Грозному, современнику Елизаветы английской, Филиппа II испанского и Вильгельма Оранского, приходится решать военные, административные и международные задачи, похожие на цели создателей новоевропейских держав, но в более трудной обстановке: талантами дипломата и организатора он, может быть, всех их превосходит".
"Среди нового политического мира Европы московскому правительству приходилось развернуть не только военно-административные таланты, но также мастерство в кабинетной борьбе. Грозный царь, его сотрудники и ученики с достоинством выдержали свою трудную роль. У них своя ученость, свои предания, свои оригинальные способы доказательства".
"Они умели настойчиво защищать права и притязания своей державы, причем, орудовали историческими ссылками и свидетельствами старых летописей с таким искусством, каким, пожалуй, не располагал никто больше в Европе".
"Но в политической обстановке Запада, среди воинственных корпораций и сословий, закрепленных грамот и привилегий, бесконечных сеймовых прений, и нет места демократической монархии; положение государя, который решился бы устремиться в народническую политику, крайне рискованно. Чтобы вступить на такой путь, нужен человек гениальной дерзости; предприятие его будет по неизбежности граничить с преступлением. Тут превращение коронованного лица в злодейского нарушителя божеских и человеческих начал получится силой вещей, а так как тирания "народолюбца" должна направиться в первую очередь на дворянство, на завоеванную и закрепленную им конституционную свободу, то публицистам, защищающим закон и право, не трудно будет осудить его перед потомством, представить исчадием ада, заклеймить на веки греховную демагогию.
В истории XVI в. такой фигурой, окруженной зловещим светом, является Христиерн II датский (родился в 1481, правил 1513-23). Он перешел в память последующих поколений под именем "северного Нерона", как виновник Стокгольмской кровавой бани, т.е. казни недовольных его воцарением шведских сеньеров. Публицисты и историки, принадлежавшие к господствующему классу, постарались очернить его имя и закрыть все другие его дела этой мрачной страницей. Их озлобление слишком понятно. В эпоху безраздельного господства дворянского сословия Христиерн II пытался завести королевский бессословный даровой суд; он решился беспощадно бороться с морским разбоем, которому отдавались со страстью прибрежные рыцари, и среди них епископы вельможного происхождения.
И не даром впоследствии, когда свергнутый высшими сословиями Христиерн сидел в тюрьме, восстание крестьян и горожан, организованное любекским демагогом Вулленвебером, провозгласило его, заточника, народным королем. Незадолго до своего падения Христиерн издал, помимо сейма, указ, в котором звучали неслыханные для шляхетского государства слова: " не должно быть продаж людей крестьянского звания; такой злой, нехристианский обычай, что был доселе в Зеландии, Фальстере и др., чтобы продавать и дарить бедных мужиков и христиан по исповеданию, подобно скоту бессмысленному, должен отныне исчезнуть". Указ остался на бумаге, как бы завещанием просвещенному абсолютизму, наступившему лишь два века спустя; его автора продержали в крепком заключении в течение 36 лет до самой его смерти.
На Западе и не могло быть другой судьбы для попыток народнической политики".
"Обратим внимание на факт чрезвычайно знаменательный: в то время, как крепостное право уже с начала XVI века водворяется последовательно в прикарпатских и прибалтийских странах, обладавших конституционным строем, московское государство управлявшееся самодержавно, до конца столетия остается от него свободным.
Однако, и в московском государстве высшие слои военно-служилого класса, соблазняемые примером соседей, были не прочь составить оппозицию монархии и ограничить ее в свою пользу. Очень понятно, что в ответ на такие замыслы могла легко сложиться политика, напоминавшая действия тирана-демагога вроде Христиерна II".
"Между прочим, устройство дорог и ямской гоньбы, служившей наблюдению за краями не вполне замиренными, также пересылке грамот и проезду послов, выделяет Московскую державу из всех европейских государств того времени. Быстрота сообщений и роскошество перевозочных средств изумляли иностранцев".
"В начале Ливонской войны Иван Грозный располагал еще великолепно организацией официальной почты, и об ней с увлечением рассказывает нюренбергская газета 1561 г. со слов датской дипломатической миссии, только что прибывшей из Москвы: у царя в Ливонии, под Ревелем и Ригой агенты, которые в 5 дней доставляют сведения в Москву, так что двор Московский осведомлен обо всем, что происходит у Балтики и следит внимательно за делами Западной Европы".
"Московские судебники, великокняжеский 1497 г. и царский 1550 г., производили на иностранцев, склонных вообще видеть во всем обиходе московитов только варварство, неожиданное впечатление культурной работы, отчетливой, ясной и продуманной. Герберштейн в описании Московии, которую он посетил в 1525 г., считает нужным привести выдержки из судебника Ивана III: он забывает прибавить, что в это время ни на его родине, в Германии, ни вообще где-либо на западе не было ничего подобного".
"Уже первый из описавших Московию англичан, Чанслор, одобряет русское судопроизводство в том отношении, что здесь нет юристов, которые бы вели процессы на суде; каждый сам правит свое дело и подает челобития и ответы письменно".
"Уверенность приемов, необычайное упорство в преследовании целей поражает особенно в иностранных сношениях. Тут все казалось ясно и давно определено: и теория власти, и титулы, и притязания, и привычка вести переговоры с иностранцами, и сознание достоинства государства, подкрепляемое историческими и богословскими ссылками. Без всякого колебания, московское правительство заявляет свое право на господство над всею Русью: Киев, Смоленск, Полоцк считаются отчиной московских правителей, отлично сохраняющих в памяти свое происхождение от Мономаха. При помощи летописей, постоянно извлекаемых из государственного архива, они устанавливают твердо и неоспоримо, что Дерпт - русский город Юрьев, выстроенный в XI в. Ярославом, носившим христианское имя Юрия.
Современный нам западный церковный историк делает такое признание: "ничего не желая предоставлять случаю, эти московиты изучали все затрагивавшие их дела необычайно обстоятельно, рассматривали всегда со всех возможных точек зрения, применяли твердо установленные принципы, вводили свои крепкие предания, искали отчетливых целей, постоянно и исключительно были озабочены сохранением и усилением своего великого положения".
"На просьбу датского правительства отпустить в Данию жену посла, взятую им в Москве замуж, последовал отказ. В своем ответе ведомство иностранных дел позволяет себе высказаться в том высокомерно-поучающем тоне, который вообще брала на себя Москва в сношениях с малыми государствами; вместе с тем, оно не прочь щегольнуть своим культурным превосходством, как будто Москва - оплот свободы и естественных прав человеческой личности. "Ино у насъ во всѣхъ нашихъ государствах того обычая нѣтъ, что намъ въ неволю свободныхъ людей давати, не токмо нашихъ государствъ людей, но иныхъ земель людей, которые въ нашихъ государствах; а та жонка нашихъ государствъ, и намъ тое жонки твоему человѣку Сидору въ неволю отпустити непригоже".
"Русские дипломаты в Италии поражали всех своей требовательностью в вопросах этикета: они никогда и ни за что не соглашались уступить кому-либо первое место в придворных церемониях, на приемах, в церкви. Если они не получали гарантии, что им будет предоставлено первое место, они предпочитали вовсе не являться на прием; а если, прибывши в церковь, находили на лучшем месте впереди себя послов других держав, немедленно уезжали".
"В XVI в. иностранцев поражает развитие при московском дворе письменного делопроизводства. Особенно бросается им в глаза обширность центрального военно-административного управления, которое в Москве называлось Разрядом или Большим Разрядом, и которое посторонние наблюдатели обозначали иногда государственной канцелярией".
"По уставным грамотам видно также, что центральная правительственная канцелярия составляла текст бумаги из выражений челобитной, поданной заинтересованным местным обществом. Следовательно, высшая власть поощряла заявления общественного мнения, выслушивала советы частных людей и приспособлялась к ним.
В современно Ивану IV практике западноевропейских государств едва ли можно найти что-нибудь хотя отдаленно похожее на открытые, смелые, широко-народные призывы к населению, если не считать неудавшихся попыток датского короля Христиерна II пробить стену дворянских привилегий и облегчить положение крепостных попыток заглушенных и восстаниями, и публицистикой "вельмож".
"Следом за взятием Астрахани в 1554 г. московские воеводы быстро доходят до Кавказа и ставят крепости на Тереке".
"Собирая впечатления этих грозных для степного мира лет, московский посланник у ногаев, Мальцев, доносил, что около Астрахани, "все трепещетъ царя-государя, единаго подъ солнцемъ страшила бусурмановъ и латиновъ".
"В Ливонии очень скоро разыгрались события, напоминавшие великую крестьянскую войну 1525 г. в Германии; крестьяне поднялись в тылу у рыцарства, сражавшегося с русскими; от деревень был прислан в Ревель депутат, предлагавший мещанам итти вместе против дворян. Московский завоеватель представлялся ливонцам покровителем демократии. Интересно отметить, что при первом занятии Нарвы "лучшие люди" поспешили уехать, а "черный люд" охотно присягнул Ивану IV".
"А на съезде имперских депутатов Германии в 1560 г. Альбрехт Мекленбургский, владения которого были объявлены в непосредственной опасности от московского нашествия, тревожно доносил, что московский тиран принимается строить флот на Балтийском море".
"Докладчик предлагает настоять перед нидерландским и английским правительствами, чтобы они перестали доставлять оружие, провиант и другие товары "врагам всего христианского мира".
"Московская политика представляется им обоим решительной, настойчивой, последовательной. Страна богата необычайно, и правительство умеет направлять торговлю, приобретать нужные товары: оно ведет широкую империалистическую политику".
"Среди московской дипломатической школы в качестве первоклассного таланта выделяется сам Иван IV. Международные дела он считал своей настоящей сферой; в этой области он чувствовал себя выше всех соперников. Недаром Грозный любил выступать лично в дипломатических переговорах, давать иностранным послам длиннейшие аудиенции, засыпать их учеными ссылками, завязывать с ними споры, задавать им трудные или неожиданные вопросы; он чувствовал себя в таких случаях настоящим артистом по призванию. В смысле непосредственного ведения иностранной политики вплоть до выступления в качестве оратора и полемиста Иван IV занимает единственное место среди государей того времени".
"Этот беспокойно-назойливый тон выдерживается не только в отношении Швеции, которую в Москве вообще не принято было щадить. К дружественным дворам Грозный нередко применял те же приемы насмешливого пренебрежения. Уловив ограниченный характер английской монархии, Иван IV пишет королеве Елизавете бесцеремонно: "мимо тебя люди владѣютъ... мужики торговые о государскихъ головахъ не смотрятъ... ищутъ своихъ торговых прибытковъ".
"Крайне интересен отзыв Гейденштейна о великой популярности Грозного в своей стране. "Тому, кто занимается историей его царствования, тем более должно казаться удивительным, что при такой жестокости могла существовать такая сильная к нему любовь народа, любовь, с трудом приобретаемая прочими государями только посредством снисходительности и ласки, и как могла сохраниться необычайная верность его к своим государям. Причем должно заметить, что народ не только не возбуждал против него никаких возмущений, но даже выказывал во время войны невероятную твердость при защите и охранении крепостей, а перебежчиков было вообще очень мало. Много, напротив, нашлось и во время этой самой войны таких, которые предпочли верность к князю, даже с опасностью для себя, величайшим наградам".
"Они держатся в крепости до последнего человека, скорее согласятся погибнуть до единого, чем итти под конвоем в чужую землю. Немцу же решительно все равно, где бы ни жить, была бы только возможность вдоволь наедаться и напиваться. В четвертых, у русских считалась не только позором, но и смертным грехом сдать крепость".
"Чанслор выводит общее заключение: "если бы русские знали свою силу, никто не мог бы бороться с ними, а от их соседей сохранились бы только кой-какие остатки!".
