Публицистика
10 ОКТ. 2012 | 12:25
830 метров в секунду

События революционной эпохи снесли с лица земли не только царский режим, но и разрушили, к счасть, не до основания суть и смысл русской жизни

Владимир поднял ствол винтовки в небо и нажал на спусковой крючок. Плечо будто бы даже почувствовало привычный, по-дружески грубоватый тычок приклада, но оружие издало лишь сухой и чуть растянутый в миллисекундах ход боевой пружины и холостой шлепок бойка по мертвому капсюлю.

Выждав мгновение из-за боязни затяжного выстрела, Владимир дернул затвор и на брусчатку бесполезной тяжелой куклой вывалился патрон. Старики вспоминали, что в турецкую кампанию в наши войска попадали боеприпасы с песком вместо пороха, но Владимир параллелей не проводил. К семнадцатому году в патронных ящиках можно было встретить все что угодно. От родных Петроградского завода, где их без выходных и всякого учета рабочего времени шлепали как на старом износившемся, так и на только закупленном за границей и плохо отлаженном оборудовании, до трофейных германских, там тоже возобновили производство трехлинейных патронов для, в свою очередь, трофейных наших винтовок.

- Смерть предателям! За Учредительное Собрание большевиков! – кричал рядом молодой солдат, беспрерывно стреляя из револьвера в небо, даже тогда, когда все каморы барабана уже были пусты.

16 ноября 1917 года в Москве ожидали, следом за Петроградскими, выборов в Учредительное Собрание, которые должны были начаться через пару дней. Агитация за любого кандидата, кроме как большевицкого, могла кончиться плохо. Измордуют – и это в лучшем случае…

Владимир поспешил перезарядить винтовку и наконец-то сделал выстрел. 9,6 граммов редких металлов, сочиненных в изящную остроконечную пулю, со скоростью 830 метров в секунду взмыли в небо.

Владимир, показав таким образом свою солидарность с "товарищами", стал по возможности незаметно убираться с площади. Ему рассказывали, что третьего числа по Кремлю лупили из пушек, после чего в городе окончательно установилась большевистская власть. Хотелось взглянуть на результаты "сражения". Так ли это было, как в Петербурге? Но там большевики брали штурмом госпиталь, незадолго до этого выпустив с белыми флагами казаков и другие остатки защитников Зимнего дворца. С кем же воевали, захватывая Московский Кремль?

Ответа Владимир не получил, но нарвался на очередной митинг. Чувствовалось, что происходит что-то важное, непоправимое, но в то же время какое-то загадочное и притягивающее этой своей загадочностью. Волнительная сила толпы иногда передавалась Владимиру, и он почти искренне стрелял в воздух. Меньшевики, монархисты, эсеры, кадеты, октябристы, народовольцы… Болтуны! Давно надо что-то делать. И большевики – делали! Они еще осознают свои глупости и промахи. Но решительно следует что-то делать!

Однако ж сегодня было что-то не так. Владимир расстегнул шинель. Осень случилась необычайно теплой. 15, 16? Нет, пожалуй, все 18 градусов будет. И как же хочется кушать. Но об этом ли думать? Найдет ли он Наташу? Почему он не получил от нее ни одного письма? Скорее на Пречистенку!

* * *

4 сентября 1917 г. Из письма Наташи, выпускницы Московской женской гимназии Арсеньевой на Пречистенке.

"Дорогой Володя! Не знаю, доходят ли до тебя мои письма. От тебя я уже и не надеюсь получить весточку. Жив ли ты?

Почти весь центр города пока в руках юнкеров. Страшно и больно смотреть на это воинство. Но другого уже и не осталось. По вечерам ходить по улицам страшно. Из школы прапорщиков выставляют караулы, чтобы предотвратить разбои и грабежи, но каждую ночь что-то, да и происходит. В "большевицких кварталах" не многим лучше – одни ходят в патрули, а другие вместе с домовыми комитетами охраняют себя от своих же.

Рабочие и солдаты получают хоть немного еды. Мы же остались без всего. Хлеба нет. Еще весной можно было получать сколько угодно крупитчатой муки, а теперь она нам и во сне не снится!"

* * *

Владимир решил сделать как можно больший круг, обходя Манеж и всю связанную с центром города суматоху. Он вышел на Тверскую, поправил красный бант на шинели и, пытаясь придать походке удалую революционность, зашагал по заплеванной шелухой и заляпанной конским навозом мостовой. То тут, то там, под ногами, на столбах и на стенах домов на ветру шевелились обрывки газет и листовок.

Было около полудня, солнце жгло линялую фуражку с нетронутым загаром овалом на околыше. То ли от жары, то ли от голода перед глазами Владимира сливались в одну большую серую гидру двигающиеся навстречу люди, повозки, редкие блестящие, как жуки, автомобили. Что-то подобное он испытывал почти полгода назад, когда его вызвали из запаса и направили в Луцк, где располагался штаб Особой армии. На фронте ни для кого не было секретом, что готовится наступление. Наконец-то и боеприпасов хватало, и численное превосходство русской армии было бесспорно, и еще свежа память о Брусиловском прорыве 16-го года. Все внушало надежду на скорое и победоносное завершение войны. Но чем ближе к фронту, тем становилась фантасмагоричней реальность. Мартовский Приказ №1 уже давал свои ядовитые всходы. Казалось бы, какая нелепость: вскорости после отречения Николая II Петроградский Совет решил провести эксперимент по избавлению от "наследия царизма" и в качестве "пробы" издал документ, согласно которому войска Петроградского гарнизона ставились под контроль Совета, создавались солдатские комитеты, в ведение которых переходило оружие, а заодно и офицеры. Вне строя солдаты могли даже не отдавать честь командирам. По иронии судьбы эта бумага была напечатана девятимиллионным тиражом и буквально взорвала фронт.

Владимиру попадались идущие с фронта разрозненные группы солдат без офицеров и целые колонны, растерявших весь свой боевой облик. Вместе с ними, часто позади строя, шли понурые командиры. Некоторые солдаты были пьяны и везли с собой явно прихваченные у мирных жителей вещи, продукты и мелкую живность. Однажды Владимир выбрал из такой банды человека одного с ним чина и, приосанившись, подошел.

- Господин поручик, потрудитесь объяснить, что здесь происходит?!!

Офицер как-то мельком и виновато взглянул на Владимира и неопределенно ответил:

- Видите ли-с… Оне посовещались и решили, что не хотят больше воевать-с…

Общий транспортный паралич любые передвижения по прифронтовым дорогам делал занятием хитроумным, а иногда и безнадежным. Наступление русских войск Владимир застал в пути. 18 июня на железнодорожных станциях вдруг оживились мальчишки-продавцы газет, с азартом кричали об успехах нашей армии и бегущих германцах. Однако наступление закончилось внезапно, в считанные дни. Скоро стало известно, что 11-я и 7-я армии своими ударами на Львов серьезного успеха не имели. Лишь 8-я армия Корнилова реально прорвала фронт и взяла Галич, Калуш и Станислав, выстроив новую позицию по реке Ломница. Однако на этом все и застопорилось. Как уже в Луцке Владимиру объяснил один пожилой капитан, сравнительно небольшие наши потери унесли как раз те остатки боеспособных войск, на которые еще можно было рассчитывать. Общая же картина казалась фатальной. С начала войны офицерский корпус сменился на семь восьмых, в пехоте – до пяти полных обновлений офицерского корпуса, в кавалерии и артиллерии – до половины. Посмотрев на новенькие погоны Владимира с перекрещенными пушками, капитан сделал вид, что стряхивает с них пыль:

- Ну вот, голубчик, и вас, гражданского инженера, вызвали… Чем не артиллерист… Теперь любое мясо в цене…

Владимира направили в 3-ю гренадерскую артиллерийскую бригаду 3-й гренадерской дивизии, входящей в состав 25-го армейского корпуса Особой армии, задачей которой, как понимал сам Владимир, было прикрывать наступление других армий Юго-Западного фронта с севера. "Свою" 2-ю батарею он догнал на марше к Тарнополю и представился новому командиру уже фактически на передовой, где неожиданно оказалась батарея. Под деревней Подлипки, просочившись сквозь толпы отступавших и просто дезертировавших, батарея умудрилась незаметно для германцев занять оборону и остановить контрнаступление, весьма, впрочем, малочисленных войск неприятеля. Чуть позже к батарее подошло небольшое подкрепление из пехоты, без чего пушки оказались бы совершенно "голыми".

- Ваше благородь, Ваше благородь…

Прямо над ухом ударом трехдюймовки эти слова пригвоздили Владимира к стене. Тарнопольские поля тут же уступили перед глазами место гигантским щербатым от разрушений московским домам. Какой-то старичок крутился под ногами и быстро-быстро лепетал:

- Ваше благородь, купите часики… Можно старыми, можно просто хлебом… Часики…

- Какой я тебе "благородь"! Пшел прочь!

- Ну да, ну да, оно конечно… Купите часики…

Владимир оглянулся по сторонам: не видят, не слышат ли их? Не снимая с плеча винтовки, грубо ткнул старика прикладом в грудь.

- Нет у меня ничего, пшел прочь!

И почти побежал от этого сгорбленного существа, будто только родившегося из воспаленного воображения.

- Мы еще увидим крест на Святой Софии в Константинополе! Еще увидим крест! – шаркал вслед старик, но очень быстро отстал.

Владимир добежал до какого-то магазинчика. Двери были выломаны, внутри кисло пахло недавним пожаром, среди поломанной мебели можно было легко спрятаться. Но главное – здесь прохладно! Владимир бросил на пол, устланный битым стеклом, шинель, скинул фуражку и лег, тяжело выдыхая из разрывающихся легких горячий пыльный воздух.

* * *

14 ноября. Из письма Наташи.

"Были мы сегодня, дорогой Володя, в городе. Какое ужасное разрушение на Поварской и Кудринской, нет ни одного дома, который бы эти негодяи не пощадили. Но, говорят, что самый ужас – это на Никитской площади, где от этого дивного углового дома в начале Тверского бульвара остался один остов. Все сгорело, и когда приехали пожарные, то их пулеметами расстреливали, чтобы они не смели тушить.

Сегодня я шла с курсов по Тверскому бульвару, видела, как рухнул этот огромный обгорелый дом, какой это был ужас! Говорят, что погибли там пожарные, отыскивавшие трупы после пожара, там из подвалов каждый день находили новые жертвы.

Верю, что Вы живы, и часто мне пишите письма. Просто из-за неразберихи им трудно к нам попасть. Когда-нибудь их все разом ко мне и принесут. То-то будет подарок!"

* * *

Немного остыв, Владимир вновь почувствовал острый приступ голода. Раздражаясь на эту досадную мелочь, притянул к себе стопку испачканных в саже, но нетронутых огнем газет. Механически, плохо понимая содержание, пролистывал, иногда так резко, что хрупкие листы лопались и рвались.

"Воля народа", издание членов партии социалистов-революционеров, за 25 октября взывала: "Враг приближается – защищайте родину!". Она же 28 числа давала крупный заголовок: "Большевики губят Россию! Все на борьбу против них! Да здравствует Учредительное Собрание!". 26 октября ежедневная газета "Рабочий и солдат" надрывалась: "Солдаты, окажите активное противодействие корниловцу Керенскому! Будьте на стороже!"

Что ж это получается, подумал Владимир. Еще 28 августа тем же Керенским генерал Корнилов был объявлен изменником и смещен с должности главковерха. А теперь к запятнанному мундиру Лавра Георгиевича ему еще и такого "соратничка" навязали? Какая чепуха. Какая чепуха.

А вот, впрочем, и настоящая жизнь. Воскресная еженедельная "Брачная газета" от 13 августа пестрела игривыми заголовками: "Не вижу радости и счастья", "Одинокая душой", "Тяготит одиночество"… Невольно привлекло внимание объявление "Артиллерист" и ниже – "29 лет желает жениться на особе не старше 45 лет, имеющей 70-80 тыс. руб.".

Владимир раздраженно отбросил газеты.

В июле, сразу после назначения главнокомандующим, Корнилов издал приказ о смертной казни для дезертиров и саботажников, отказывающихся стрелять по германцам в надежде на обещанный большевиками "мир без аннексий и контрибуций". Блеснула надежда: неужели удастся снова обуздать разваливающийся фронт и наконец прекратить это чудовищное по масштабу и бесстыдству позорище? В то время тылы Особой армии сковывала 46-я пехотная дивизия, где Советы доходчиво объяснили солдатам их права и гражданские свободы. Разграбив все близлежащие деревни, они начали нападать на воинские обозы. Для охраны тылового обеспечения с фронта были оттянуты значительные кавалерийские силы, но это не сильно помогало. Пробовали стращать "товарищей" и даже постреляли по ним из мортир на высоких разрывах. Однако это только подстегнуло чувство безнаказанности.

Когда раздражение в армии по отношению к этой "одичавшей дивизии" достигло предела, поступил приказ сформировать карательный отряд. Артиллеристам от каждой части было велено выставить по одному орудию. От 2-й батареи в состав отряда вошел и Владимир. Командование отрядом принял по праву старшинства офицер той же 2-й батареи, штабс-капитан Эраст Гиацинтов.

16 июля заняли позицию, окружив рощицу, где расположились самые ярые бунтари – 181-й Остроленский полк. Над полем слоился легкий утренний туман, но воздух был чист и светлая роща напоминала театральную декорацию. Штабс-капитан казался беспокойно хмурым, но решительным. Еще накануне он предупредил всех, что любое неповиновение его приказам будет пресекать со всей жесткостью. В тот ранний час ему, возможно, было сложно предположить, как оно будет – стрелять по своим… Но знал он так же, что первые залпы раззадорят артиллеристов. Главное – не мешкать.

Беглый огонь прямой наводкой завел карусель. Роса дымилась на стволах трехдюймовок, мятежники попрятались кто где мог, но неумолимая шрапнель косила все живое вместе с деревьями. Наконец Гиацинтов приказал прекратить огонь и отойти расчетам от орудий.

В роще это заметили. Было видно, как уцелевшие собираются в группки и "советуются". Но когда по приказу наши солдаты опять вернулись к орудиям, "совещания" тут же прекратились и полк сложил оружие, выдав зачинщиков беспорядков. Так же поступили и соседние подразделения мятежной дивизии, не желая испытать на себе участь Остроленского полка.

* * *

15 ноября. Из письма Наташи.

"Милый Володя! Мало того, что не получаем никаких писем, так и телефоны молчат. Говорят, что раньше, чем через полгода не заработают. Неудобств от этого, конечно, масса, но ведь самое страшное – неизвестность. Наружно у нас как будто все успокоилось, но это именно наружно, так как всюду раздается все больший и больший ропот против большевиков: вот, ждут опять больших беспорядков в воскресенье, когда будут выборы в Учредительное Собрание.

Стреляют уже редко. Но соседи до сих пор не могут оправиться от того, как к ним в дом ночью прилетел снаряд. Слава Богу, никто не пострадал. Но у ребенка случился шок, поднялась температура, которая до сих пор держится на 40. Врачи не знают, что с этим делать".

* * *

Слева уже был виден поблекший, но все же величественный купол Храма Христа Спасителя. Владимир вынужден был сделать еще один "обходной маневр", заметив впереди подозрительную группу декольтированных матросов и людей в новеньких кожаных куртках, какие в скором времени должны были бы поступить в некоторые части русской армии. В последние минуты своего долгого пути домой он старался по возможности быстрее выбросить из головы события последних месяцев. О них следовало вспомнить и тут же приказать им забыться. Тогда, как утверждала Наташа, они уже никогда к тебе больше не вернутся.

…К концу октября даже такая на первый взгляд ладно сколоченная 2-я батарея потеряла человеческий вид. Солдаты перестали нести караулы, дневальство вели крайне небрежно. Играли в карты, да заседали в бригадном комитете. Больше их ничего не интересовало.

Командиры, испытав все возможные законные и не очень способы повлиять на ситуацию, опустили руки. Даже штабс-капитан Гиацинтов, 26 октября временно вступивший в должность командира батареи, ничего не мог предпринять. События и "перемены умов" в армии происходили со скоростью летящей пули. Вечером 30 октября командиру передали по телефону, что солдаты требуют его на позиции. Гиацинтов пришел в бешенство. Он передал, что придет только в том случае, если вся батарея будет выстроена и старший из орудийных фейерверкеров по всей форме доложит, что батарея просит прийти его на позицию. Вскоре такая "просьба" поступила.

Штабс-капитан, не давая команды "вольно", прошел перед строем и сказал что-то относительно разницы между боевыми приказами и действиями солдатских комитетов, которые начали обсуждать и советовать уже все подряд. "Скоро нам укажут, какие кальсоны надевать", - пробурчал кто-то из сопровождавших Гиацинтова офицеров.

Из задних рядов раздались крики: "Старорежимник!", "Монархист!".

- Молчать! – правая рука штабс-капитана невольно дернулась к эфесу.

Демоническая пружина стянула строй вокруг командира. Десятки рук потянулись к его орденам и погонам. Примерно так начинался в октябре 17-го каждый фронтовой самосуд. Но защелкали взводимые офицерами курки "Наганов", замерцали в призрачном вечернем мороке клинки шашек. Чудом штабс-капитана удалось спрятать обратно в командирскую халупу.

Доложив о случившемся начальству и посоветовавшись с командиром бригады, 31 октября Гиацинтов под предлогом госпитализации покинул расположение батареи. В тот же день, не дожидаясь своей участи, уже никого не ставя в известность и не испрашивая разрешения, как последний дезертир, бежал и Владимир. В конце концов, над ним тоже висела история с расстрелом 46-й дивизии. И вспомнить это "товарищи" могли в любой момент.

Один бравый пожилой подпрапорщик обменял Владимиру приметные зеленые штаны артиллерийского офицера и шинель со знаками различия на поношенное солдатское тряпье. Из старого обмундирования остались только сапоги. "Шагать Вам, господин поручик, далёко придется"…

По пути Владимир раздобыл красный революционный бант и смешался с толпами, бредущими вглубь страны. Однажды его арестовали какие-то люди, не предъявившие никаких документов. Посадили в сарай, но, кажется, забыли про пленника. Владимир сумел даже прихватить себе винтовку с четырьмя патронами в магазине.

* * *

16 ноября. Из неоконченного письма Наташи.

"Дорогой Володя! По городу все еще раздаются выстрелы. Когда же закончатся все эти ужасы? И видно, что это не конец, ведь царство большевиков, конечно, долго не может длиться! Не так давно слушали кадета Родичева. Боже, Володенька, как он хорошо говорил! Скольким он открыл глаза! И что Керенский далеко не тот, за кого себя выдавал, и многое другое! И Вы знаете, Володя, Родичев хоть и стал глубоким пессимистом, верит еще в Россию. Видели бы Вы, какой измученный вид и у Родичева, и у Милюкова…

Ну вот, опять слышны выстрелы. А мне ведь еще в гимназию надо наведаться. Допишу Вам позже".

* * *

Неожиданно Владимир оказался прямо перед колоннами гимназии на Пречистенке. У парадного толпились люди в штатском. Владимир выбрал одного господина, показавшегося ему знакомым, и, ускоряя шаг, направился прямо к нему. Тот обернулся и прищурился, будто пытаясь узнать.

- Ах, это Вы, - растерянно сказал господин и даже будто с некоторым интересом взглянул на красный бант, - что же это…

- Нет-нет, - поторопился объясниться Владимир, - я скрываюсь. Я с фронта. Я… Наташа?

- Только увезли. Только увезли. Несчастный случай. Вот ведь странное дело… Шальная пуля. На излете. Представляете, даже череп не пробила. Но кость в височную долю вжала и… вот. Очень быстро умерла. Недолго мучилась.

Господин взглянул куда-то в направлении Храма Христа, суетно перекрестился и зачем-то уточнил:

- Шальная пуля. Да-с. Как с неба упала.

* * *

Вечерело. Владимир добрел по переулку до пересечения с Остоженкой и только тогда очнулся от оцепенения. На перевернутой телеге сидел солдат без оружия и без знаков различия на шинели. Аккуратно отщипывая от ломтя хлеба кусочек за кусочком, отправлял их в рот. Кусочек за кусочком исчезал хлеб в кустистой бороде.

Владимир воровски оглянулся. Переулок и улица уже были пустынны – к ночи люди торопились укрыться в своих прибежищах.

- Дай хлеба, - не своим голосом прохрипел Владимир, - хлеб давай, товарищ!

Дальше он уже не осознавал, что делал. Скинул с плеча винтовку и яростно начал дергать затвором. Дважды выбрасыватель выплюнул патроны, потом железо начало легко скользить в казенной части, издавая стук зубов замерзшего животного войны.

- Отдай хлеб… - рычал Владимир.

Но мужик уже давно бросил вещмешок и скрылся в одной из многочисленных остоженских каморок.

Владимир наконец выронил винтовку и нашарил в чужом мешке краюху. Смачно, со скрипом впился зубами в податливое ржаное тело, такое желанное и забытое, еще хранившее в себе нестойкий аромат мира.

Необходимое послесловие от автора

Все даты даны по старому стилю. Несмотря на очевидную документальность, в рассказе присутствуют вымышленные герои и цитаты, поэтому текст следует считать художественным.