 |
|
Мы полулежали на откинутых сиденьях реликтовой спортивной "Тойоты-Селики", закутавшись в самые немыслимые тряпки, собранные, кажется, со всех помоек в округе Вятских бань. Рассвет начинал просачиваться сквозь щели гофрированных оцинкованных дверей и набрасывал контровым светом абрис лобового стекла, а если чуть поднять спинку, то и длинный-предлинный капот с крылышками, под которыми таились фары. Капот намекал на скрытый под ним невиданной мощи мотор, а выдвижные фары должны были ослепить нам дорогу в будущее. Правда, мотор при нашей жизни еще не работал, а фары никак не хотели вылупляться из-под капота.
Закостеневшими от холода пальцами я нащупал рычажок поднятия спинки кресла, увидел все это великолепие и понял, что еще жив. Пара неловких движений – и с приятным щелчком отворяется длинная тяжелая дверь нашей недвижимости. Если выглянуть в это время наружу, ты увидишь на потолке чудесной красоты финифть из морозной чешуи, разнообразные снежные козюлины и подвески из чистейших сосулек на пакле.
- Боги покинули нас! - Как можно тверже прокричал я, работая будильником.
Мой возглас повис паром в салоне и тут же опустился инеем на геометрически дырявый, как рыбацкая сеть, плед, накрывавший колени.
- Да?
Олег всегда просыпался каким-то заново рожденным, без прошлого. Однажды я его мертвецки пьяного загрузил на кровать в охотничьей заимке. Из экономии гостевые нары вместо простыни были застелены целлофаном. Печку топить было некому или лень. Или наоборот, не помню. Наутро меня разбудили вопли: "Я здесь! Я здесь!" Делать нечего, расфурычил керосинку и пришел его спасать. Увидев мое благожелательное похмельное лицо, мерцающее в свете теплого фитиля, учуяв знакомый запах керосина, Олег пришел в себя: "Так я не в морге? А то просыпаюсь – подо мной, етить, целлофан, надо мной, етить, – изморозь, да и весь я как будто мертвый…" И смотрит распахнутыми на весь мир глазами ребенка.
…Мы вывалились из "Селики", как бойцы из горящего танка, из тех же последних сил отворили ворота и начали делать смешные упражнения перед гаражом, чтобы как-то согреться. Вокруг стояли кирпичные в снежных проседях коробки без окон, где-то рядом таким же белесым кубом существовала тюрьма. Ее не видно, но она заряжала собой эту безысходную седую атмосферу, поэтому была везде.
Включается тепловая пушка. Она работает как фен, так и чудится, что в глубине гаража прихорашивается красотка, вот-вот она явит нам себя. В раме разомлевшей от теплоты сопливой ледяной лепнины нарисуется, стыдливо завернется полотенцем и прогаркует: "Мальчики, ваша очередь в душ…"
Олег раскалывает немецким штык-ножом наледь в рукомойнике, ловко намыливает подбородок послевоенной бритвенной щеткой с полуистлевшей деревянной рукояткой, раскатывает кожаный ремень на вбитых в стене шурупах и нежно водит по нему опасной бритвой: "Шефилд – английская сталь!" От этих слов ему в кровь впрыскивается обезболивающее, и он бреется. В стене предусмотрен осколок зеркала. Олег смотрится туда и довольно, уже согревшись, хрюкает: "Ален Делон!"
У него здесь все предусмотрено для здорового и красивого образа жизни.
Олег был настолько приспособлен к выживанию в России, что мог легко выживать везде. Не зная ни одного иностранного языка, катался через границы в поисках антикварного железа по всей Европе. В его автомобиле могли находиться и шпилечные револьверы Лефоше, и английские сабли XIX века, и какие-то агрентинские копии Вальтера П-38, или, допустим, серебряные столовые приборы якобы королевских европейских дворов.
И, представьте, постоянно попадая в передряги, годами балансируя на грани законности в десятке стран, ему все сходило с рук.
- Меня железный бог бережет, - объяснял Олег.
И не то, чтобы он любил именно оружие. Однажды он привез из Финляндии золоченый самовар невероятно многоэтажной конструкции, за что я его тут же прозвал "самоваром с мезонином".
- Такой у меня влет уйдет, - убеждал то ли себя, то ли меня Олег. – Какая мощь! Как думаешь, сколько дадут?
- За самовар не знаю, но за остальное года два дадут.
И самовар с мезонином кочевал с ним из одной съемной квартиры в другую и все никак не продавался. Как и многие из прочих антикварных безделушек. Что если и продавались, то обычно в ущерб коммерции. И семейному бюджету, естественно. Поэтому в воспитательных целях Олег временами переселялся в гараж. Но мудрости гараж ему не прибавлял, а, кажется, наоборот, только будоражил романтические фантазии уже седоватого ребенка.
…На газовой горелке дымился котелок с чаем. Олег водрузил вместо стола железный сундук с гаечными ключами ("Я их по всему континенту собирал!"), поставил на него банку тушенки, вынул из-за пояса нож, протянул.
- Нет уж! Сам давай!
У Олега много талантов. Один из самых загадочных – если в его руки попадалась какая-нибудь железка, она со временем превращалась в бритву. А его ножи и подавно ничего хорошего не сулили для чужих конечностей.
- Что брать будем? – Олег, как бумажную, вскрыл банку. – Ну, "Винчестер", понятно. СКС – на всякий случай. Тройник берем?
Мы собирались на боровую дичь. Это значит охота на маленькую, еще кое-где порхающую в соседних смоленских лесах, тварь божью. Олегов трехствольный "Зауэр" нижний ствол имел под патрон 9,3х74R. Это такой медный фломастер с порохом и свинцом, который не в каждой мужской ладони поместится целиком.
- А бомбы есть?
- Нет… Есть фосфор из немецких фосфорных бомб. Берем? Ну, вдруг?
- Что – вдруг?!!
- Девкам покажем!
Олег – двухметровый ювелирно выточенный усатый красавец с наивными глазами и длинными ресницами. Женщины любили его повально и ни за что. Он отвечал им. Всем. И, как правило, тоже – ни за что.
У гаража стояла Олегова "Волга" ("ванна с болтами и гайками", по его меткому выражению). Пока "Селика" ждала дороги в будущее, на "Волге" мы временно ездили в настоящем.
Через пару часов за окнами уже мелькали кружева зимних лесов. Олег что-то вспомнил, притих и без видимой необходимости стал менять передачи. "Волга" то взлягивала, рыча, то захлебывалась, позвякивая поршневыми пальцами или что уж у нее там в моторе было музыкального.
Когда-то умные руководящие головы нашей страны решили возродить настоящего крестьянина. Даже название модное для него придумали – фермер. В деревне, где тогда жил Олег, неподалеку от того места, куда мы направлялись, он и стал первым и, наверное, единственным фермером. Завел романовских овец. Почему овец – сам не знал. Вот с младых ногтей любил он романовских овец – и все тут! И именно романовских, это судьба у него такая.
Фермерское движение оказалось очередной сельскохозяйственной фикцией, вспененной на политических дрожжах, и Олег лично резал свое стадо. В котором каждую овцу с рождения знал в лицо и по имени.
- А какая у них шерсть! – Будто услышав, что я его услышал, кивает головой Олег. – Ты знаешь, нигде в мире нет такой шерсти!
По пути зарулили в Можайск, остановились у приличного с виду кафе. Но даже там завелись какие-то возбужденные люди, разговаривающие на неправильном русском языке. Олег посмотрел на меня своими чистыми глазами: мы их будем бить? "Пусть вырастут", - подумал я ему в ответ. И мы заказали кофе и пончики.
В Олегову сложносочиненную жизнь был вплетен его друг, про которого никакой "Яндекс" или "Гугл" не вам не расскажет. Тем не менее, в мутные рассейские годы жил такой Боря Поппель. Небольшой человечек с не очень подходящей фамилией для выживания в СССР. Но заслуживший для Союза немало наград по экзотическим видам рукоприкладства. Когда вдруг эти виды спорта оказались "не нашими" видами, он подался если не в темную, то уж точно в серую сферу жизни.
Боря убивал со скоростью гремучей змеи. Как восторженно вспоминал Олег, "вместо ног и рук у него были хлысты". В конце концов советского Брюса Ли самого порезали на ленты. А вот Олег как-то уцелел. Железный бог спас. И пистолет.
…Где-то под Гагариным, бывшим Гжатском, "ванна с болтами и гайками" загремела уж слишком вызывающе.
- Он оторвался! – Почему-то радостно закричал Олег.
Речь шла о глушителе. Как же Олег позитивно смотрит на все это гадство, удивляюсь. И даже оторванный глушитель – будто бы счастья привалило. Ну, как это объяснить… Водитель ждет-ждет момента, когда что-то отвалится. И вот это отваливается. Тяжесть с души…
Олег лежит на морозе под машиной, рядом сундучок с гаечными ключами, собранными по всей Европе. Еще и будто бы восхищается конструкторской мыслью отечественных автопроизводителей: "Вот ведь придумали! Ни х*я не подберешься!".
Однако не всегда Олег был таким оптимистом. Как-то мы поехали на дачу в Тверскую область к его племянницам. Племянницы нами не интересовались, мы отвечали взаимностью. От невостребованности быстро захмелели.
Проснулся я от выстрелов. Вышел во двор. Из автомобильных динамиков мужественно гремел Розенбаум: "В Афганистане, в Афганистане…" Рядом с авто сидел Олег и плакал. В такт передергивая цевье помпового ружья и стреляя в воздух. Под его ногами уже скопилась горка разноцветных гильз.
…Уже затемно, штурмуя снежные барханы, с лопатами, матом и верой в чудеса, мы добрались до заимки. Олег, как вязанку хвороста, занес свое огнестрельное богатство. Остальное можно до утра бросить и в машине. Осторожно потрогал нары, застеленные целлофаном, - не хрустит. Тепло. Живем.
Несколько глотков водки – как вода. На бревенчатых стенах печка дает представление теней. Фигуры скачут, будто шаманы, стреляют головешками, ухают в трубу, ворожат наше будущее. Как мы на "Селике" помчимся по автобанам, как увидим "настоящий" большой мир.
- Как думаешь, а тетЕри завра будут? – Зевает Олег.
- А то!
…В ту ночь мне снился плохой сон. Целое поле порезанных овец. И средь этого побоища стоит Олег, обнимая самовар с мезонином. Не знает, куда идти. Я тогда и представить не мог, что печка наколдовала Олегу купить домик в той самой деревне, где ему было хорошо, и где он пустит в свою голову пулю. Весной, накануне Пасхи.
