 |
|
Сергей напряг мышцы лица, будто бы припоминая, все ли секунды он сосчитал точно, отчего на подбородке и щеках белесая щетина взъерошилась, и он стал напоминать немытый ершик для посуды. Чуть с горбинкой в спине, кряжистый, высушенный, как вобла на солнце, с руками-кореньями. Если в него ткнуть пальцем, то твой палец столкнется с шестидесятилетним дубом. И такой же характер. С ним легче согласиться, чем переубедить.
- Ладно, что с тобой трындеть, готовь телегу!
Сергей Иваныч знал меня давно. Еще тем, когда я, как молодой спаниель, гонялся за каждой уткой. И тем, кто брал живность поважнее, и рассуждал о баллистике дальнего выстрела. И вот этим: я попросил отвезти меня ночевать с палаткой и водкой на красивую опушку. Чтобы спать на земле и слышать ее звуки. Чтобы проснуться и увидеть жемчужины тумана на траве, чтобы промерзнуть, как следует и сварить на хворосте чай. И чтобы восходящее палевое солнце пускало несмелые лучи сквозь бежевую взвесь тумана. Ну, так мне вздумалось. Да и вид на лес в таком коленкоре приятней.
Майка, норовистая и очень хитрая кобыла, чуть ткнулась в хомут, чтобы оценить тяжесть повозки. Презрительно фыркнула, потянула голову и тут же дала прибавленным четырехтактным аллюром. Телега прыгала и скрипела по давно заросшей дороге на все свои деревянные лады. Тут только держись.
Майка чуть сбавила ход когда бывшая дорога сменилась уже звериными тропами. То узкая, выбитая кабаньими копытами колейка, то огромные лунки-лежанки лосей. Даже пожухлая, трава поднималась выше колес; Майка не видела, куда ступает, и шумно втягивала ноздрями чужие запахи. Вскоре и вовсе остановилась.
- Ну, дура! – Сергей тронул вожжи.
- Табань, Иваныч, бросай якорь… Давай здесь, - вон, на том пригорке.
- Да ну ее, разжирела за лето, ведет себя, как баба! – В сердцах Серега закурил и потушенной спичкой бросил в кобылу.
Майка была размером с паровоз, но эту спичку почувствовала. Кокетливо повернула морду. В ее огромных черных глазах прочиталась обида. Медленно-медленно она сомкнула свои сантиметровые ресницы, потом разомкнула их. И сделала себя грустной.
…В какой-то дурной книжке Сергей прочитал, что за самое ужасное преступление в цивилизованных странах (если не пускают в расход) дают тридцать лет. Вот и решил отмотать этот срок со своей женой – чести ради и юриспруденции для. Потом в одних трусах и майке вышел из благоустроенной квартиры, сел в свою "Буханку" и укатил на это поле в Смоленской области. Первые годы жил в палатке, питался морковкой и картошкой, незамысловатые продукты ему приносили добрые люди. Постепенно обзавелся живностью. "Мои куры зимой на деревьях сидели, как тетёры! - С восторгом вспоминал Иваныч. – Думаешь, куры не летают? За минус тридцать – все летают, лапы-то мерзнут!".
Чем ему так насолила жена – не спрашивал. Дело семейное…
…Мы быстро перекинули тюки на полянку. Тут же, из ивняка я изготовили палки и колышки для палатки. Тяжелая, моя самая первая в жизни палатка, одноместная, купленная еще в глубоком СССР-е, превратилась в уютный треугольный брезентовый гробик. В него я побросал одеяла, зарядил и сбоку, чтобы было под рукой, положил ружье.
Костер собрали, но решили не разжигать. И без него хорошо. Да и смысл будить лес? Вспороли банку тушенки, выпили водки.
- А то, что ты зимой тут, в палатке жил, - правда?
- А где еще?
- Ну и как?
- Не поверишь: хреново. Причем, очень.
Перекусив, Сергей подобрал на телеге сено, чтобы сесть поудобней, крякнув, запрыгнул. Майка того и ждала. Без понуканий и уже без всяких своих лошадиных закидонов посочила через буераки домой. Минута-две, и дребезжание телеги уже было не различить.
В лесу нужно уметь усердно молчать. И на время отложить сигареты. Постепенно ты весь пропитываешься тленом листвы, укутавшись в армейскую плащ-палатку, высовываешь только нос. Вдыхаешь этот воздух: его можно пить, как воду, как лягушка, впитывать его кожей. Главное – молчи! Через час наползут щупальца тумана и оближут твой брезент, оставив везде холодную прозрачную слюну.
Потом, чтобы ничего в этом мире не спугнуть и самому не испугаться, ты выпиваешь еще водки и снова ложишься в засаду. Очень скоро слышишь, как прохоркал запоздалый вальдшнеп, как где-то далеко за горизонтом откричали свои позывные гуси, вот молча просвистел, видно, заблудившийся, чирок, вот едва слышно шоркают по тяжелому болотному воздуху летучие мыши. Какие они маленькие, - удивишься. – И совсем не страшные!
Но и эти ненавязчивые звуки вдруг замолкают. Становится совсем тихо и темно, нужно пересилить желание разжигать заготовленный костер. Пробираешься в палатку. Там уже все сырое, луч фонарика едва протыкает болотную взвесь. Зашориваешься на тесемки, дрожащими руками продевая их в палаточные люверсы. Зажигаешь огарок свечи. И вот жизнь налаживается. Закутавшись в одеяла и, согревши жилье свечой, кемаришь. Погасил свечку – и в ночь.
Где-то во сне слышишь осторожный треск сучка, "медленный" - как наступаешь на ветку, чуешь, что нашумел, но пути обратного нет, звук уже родился, дожимаешь ветку в глухую землю. Вот, кажется, кто-то громко выдохнул и чавкнул лапой в луже. Эти звуки оглушают тебя, ты выпиваешь еще водки, и звуки становятся всего лишь частью сна.
Во сне, среди прочих полумифических существ, явился Серега.
Я не застал его "палаточного" образа жизни, к моменту нашего знакомства он уже барствовал среди лесов во вполне благоустроенном железно-деревянном бунгало с буржуйкой и с керосиновым освещением. "У меня тут рай, приезжай", - слышал я в трубке тогда еще только появившихся сотовых телефонов.
И мы действительно жили в раю. С рассветом я отправлялся с двуствольным новеньким дробовиком бить коростелей на восток, в обратную сторону поля ходил Иваныч с одностволочкой 20-го калибра 50-х годов. Преимущественно на предмет зайцев. За час-полтора к завтраку собирался изысканный стол. Мы цедили сквозь марлю грязную воду из столетнего колодца, ели то, что добывали, собирали грибы на братских могилах проклятого и вермахтом, и РККА треугольника "Гжатск-Вязьма-Юхнов".
Мы питались этой землей.
…Ах, какое событие – разжечь, наконец, костер! Вот тебе и душистый чай с еловой канителью, и скворчащая тушенка! Обжигающая снаружи и мороженая внутри. Залпом водки из фляги! И из этой дымящейся банки коркой хлеба вычерпать сок. Здравствуй, мир, я – живой!
И тут со всех сторон брызжет солнце. И самое время упасть на теплую землю. А она под тобой уже вибрирует тетеревиным булькающим пением. Спиной чувствуешь их баритон, а ухом ловишь, как высоко-высоко заблеял бекас. Ты пьян, и глупо смеешься: какая полифония! Смешно же, право!
Еще вокруг летают всякие твари. Жужжат, как пули, бьются об тебя, отскакивают.
Хорошо. И душно, душно от разогретого мира. И ты уже будто бы падаешь в обморок.
В патронник досылается патрон, дальше все делают какие-то пружинки и пороховые газы.
Я три раза стреляю в небо. Потом ложусь на землю и жду, чем небо ответит мне. Надо быть смелым человеком, чтобы не отводить взгляда от неба.
Небо прислало колесницу, запряженную Майкой. Не слишком оригинально, но не мне судить небо.
- Не замерз?
- Нормуль! Брезент и чаща – крыша наша! Давай жахнем, у меня еще осталось…
Мы выпили без закуски, задымили табаком.
- Знаешь, а я тут стихи начал писать.
- Только не читай.
- Не буду. Это я для себя.
Не упаковывая, все мои тряпки набросали поверх соломы на телегу. А сверху я, разлегся, как барин.
- Иваныч, трогай!
Майка дернула, сбилась было с шага, но потом вошла в ритм. Телега пела на все лады и надо было кричать, чтобы услышать друг друга.
- Иваныч, день-то какой!
- День что надо!
- Чо?
- Распогодилось!
- Чо?
- Зашибись!
- Вот и я про то!
Через год у Иваныча обнаружится рак горла и ему там все вырежут. Я больше не услышу его голоса. Лишь буду получать лаконичные СМС-ки: "У нас тут рай. Приезжай!"
